Ярославцева И.П.

1.

          на полпути из Скифии к Египту,
          из края ойкумены в край,
          где всё дышало ароматом эвкалипта,
          где было шумно от летящих стай
          приморских птиц, - на мысе без названья
          в случайной остановке корабля –
          набрать воды (скупой предел желанья!)
          (Встреча. А.Боженко)

          Никому не нравится, когда внезапно отключают электричество: кажется, что жизнь, подпитываемая электроэнергией, останавливается, тонкая электронная мембрана между человеком и бытием на время исчезает, настоящее свёртывается, скукоживается, и мы проваливаемся в безвременье, в прошлое, в … бытие. И этот опыт, эта бытийная практика всегда очень мне импонирует. После первых минут раздражения и растерянности, я начинаю замечать, что вещи, казалось бы, навсегда отошедшие на задний план существования, ставшие прошлыми при жизни, вдруг снова обретают свою актуальность: пыльные книги, давно с немой укоризной смотрящие на меня, с утра до ночи уткнувшуюся в монитор компьютера, со своих стеллажей и полок, открываются на страницах, в спешке, много лет назад, заложенных открытками, фантиками, засохшими стебельками; поспешно протирается разинутая черно-белая пасть фортепиано, пальцы боязливо проверяют, насколько сползли струны и можно ли еще на нем играть; разнокалиберные свечные огарки достаются из различных ящиков, где они были припрятаны на всякий случай. Бытие возвращается, оно не кануло, а только затаилось под тонкой электронной поверхностью. Ни один из зеленых, или красных глазков-индикаторов не мигает, ничто лихорадочно не заряжается, зато перелистываются терпеливо ожидающие меня ноты, книги, старые осташковские фотографии – бытие наваливается со всей настойчивостью и энергией заждавшейся хозяина собаки.

          А еще я люблю, как это ни покажется странным, когда внезапно отключают воду, и приходится бросать самые неотложные, диктуемые настоящим, дела, и идти на поиски иных её источников, вернее, вспоминать тропы детства, вёдшие когда-то к воде. Тогда, хочешь - не хочешь, приходится брать ведра и идти за два квартала на колонку за водой, но, прежде всего, за тем, чтобы испытать давно забытую радость: повернуть огромный ключ на ее верхушке и сразу же отскочить, чтоб не попасть под тугую струю воды, ударяющую в дно ведра, а заодно умыться и напиться. Тогда же возможным становится воскресить, вернее, реконструировать, одно из самых ярких, абсурдных, сюрреалистических воспоминаний таганрогского детства, когда воду отключали особенно часто, а горячей воды и ванн почти ни у кого не было: вдоль набережной тогда с утра стояли люди, деловито намыливавшиеся, тершиеся мочалками и неторопливо смывавшие мыльную пену в море. Вот так и я, когда отключают воду, иду мыться на море, радуясь первобытности мира, никуда не девшейся, не изжитой, всегда дремлющей неподалеку.

          Не так ли в подбрюшье настоящего, колеблющегося на тонкой электронной мембране, копошится темное прошлое, не только моё, но моего родного локуса, и Таганрог навсегда граничит со Скифией, да что там со Скифией – с Древней Грецией, с седым Римом и Палестиной, с Египтом и Месопотамией. Границы эти обычно остаются невидимыми, пребывают незримыми и неощутимыми для большинства, что, однако, вовсе не мешает их существованию. Для того, чтобы переступить их, зачастую недостаточно собственных слабых сил, как недостаточно их бывает для того, чтоб оторваться от электронной реальности. Понять, на какой тонкой грани мы балансируем, и какая бездна времен разверзлась под нами, помогают то немецкие археологи, каждое лето педантично ведущие раскопки под горой, на берегу и даже на дне залива (последнее предприятие сопровождается погружением в море бетонного полого цилиндра и выкачиванием из него воды); то историки из Танаиса, когда-то бывшего древнегреческой колонией в окрестностях Таганрога, то ливни, вымывающие из почвы древние осколки, складывающиеся в амфору. Но встречаются еще проводники, постоянно пересекающие эти границы и возвращающиеся обратно с карманами, полными античных черепков, и рассказывающие с живостью очевидцев о том, свидетелями чему они стали. Одни из них несут в себе не просто воспоминания, но прямое, непосредственное вИдение исчезнувших реальностей, навсегда остановившихся перед их зачарованными взорами, будь то рухнувшие соборы, или навсегда измельчавшие жизненные потоки. Другие же берут на себя смелость жить в параллельных исторических эпохах, аккумулировать и наращивать их смыслы в своем жизненном творчестве, становясь культурными героями, смеющими бросать вызовы современности даже не в некоем аллегорическом смысле, а буквально, с коротким древнегреческим мечом в руке.

2.

          очертанье теней – чёткий стиль
          на расписанной чаше рисунка.
          ты полою плаща вытри пыль,
          пей до полной потери рассудка.
          (Очертанье теней. А.Боженко)

          Да, таких свидетелей и очевидцев я встречала в Таганроге издавна. В детстве, помню, под дверями школы № 4, где я училась, после уроков, часто околачивался странный, опустившийся человек, с готовностью рассказывавший любому, готовому его слушать, про то, как Сережа Есенин вскрыл себе вены – при этом для пущей достоверности человек закатывал рукав ветхого пиджачишки и проводил ребром ладони по локтевому сгибу тощей руки – обмакнул в кровь перо и написал: «До свиданья, друг мой, до свиданья». Он тыкал и тыкал грязным пальцем себе в руку, декламируя наизусть знаменитое предсмертное стихотворение, плакал и послушно уходил, когда кто-нибудь из учителей прогонял его. Для меня же любовь к Есенину началась с этого полубезумного «свидетеля», с его, казалось, готовности здесь и сейчас, под стенами школы, вновь написать кровью отравленные горечью и безнадежностью строки. А кто из наших учителей был готов на это?! Никто.

          Еще вспоминается ветхий, полупрозрачный от худобы и старости дед, с необыкновенно чистыми, огромными и глубокими, как у младенца Христа на иконах, голубыми глазами, целыми днями бродивший жарким летом по Октябрьской (бывшей Иерусалимской) площади, где когда-то возвышался огромный собор, построенный в 1829 г. архитектором А. Мельниковым, собственноручно расписанный К. Брюлловым, пощаженный немецкими оккупантами в 1942-43 гг. и взорванный своими в 40-е годы, после войны. В этом соборе крестили А. П. Чехова, который так писал в 1887 г.: «Жду соборного звона и иду к поздней обедне. В соборе очень мило, прилично и не скучно. Певчие поют хорошо, не по-мещански, а публика всплошную состоит из барышень в оливковых платьях и шоколатных кофточках. Хорошеньких много». Перед дедовыми прозрачными глазами всегда стоял, как купина неопалимая, собор, который он брался описывать в деталях любому, чье зрение было слишком слабым, чтобы видеть прошлое. Я столько раз рассматривала незримый собор его глазами, что и сейчас я отчетливо вижу его круглый, зеленый купол и колокольню, так высоко возносившуюся не только над площадью, но и над городом, что корабли, входившие в гавань темной ночью, ориентировались на его огни. Старик рассказывал, что в соборе хранилось целое собрание моделей тех кораблей, которые своим благополучным возвращением были обязаны соборной колокольне-маяку, и описывал в деталях некоторые из них, с благодарностью принесенные в собор, совсем по Блоку:

          «И всем казалось, что радость будет,
          Что в тихой заводи все корабли,
          Что на чужбине усталые люди
          Светлую жизнь себе обрели».

          А недалеко от площади с призрачным собором, как точная и единственная рифма к этим, принесенным с благодарностью за спасение, деревянным моделям судов, в Таганрогской картинной галерее мерцает, воспроизводя интерьер исчезнувшего собора, картина С. Блонской «Вербное воскресенье» (1900 г.), незримо связанная с дедовскими баснословными рассказами серебряной Блоковской нитью:

          «Девушка пела в церковном хоре
          О всех усталых в чужом краю,
          О всех кораблях, ушедших в море,
          О всех, забывших радость свою».

          Эти чеховско-блоковские юные барышни до сих пор поют теплой, пронизанной морским ветром, вербной ночью в одном из залов картинной галереи. А деда давно нет на свете, и никто больше не видит воочию сгинувший собор, только одна знакомая старушка, бывшая маленькой девочкой, когда собор взрывали, вспоминает, что щепки от икон кисти великого Карла Брюллова разлетались вокруг в радиусе нескольких переулков, и дети долго потом подбирали эти щепочки с фрагментами истонченных ликов, рук и одеяний святых. Да еще один очевидец, тоже с легкостью переступающий незримые границы, художник Дубовский, в наивной манере воспроизводит на холсте не только сам взорванный собор, но и ту жизнь, которая когда-то текла мимо его стен.

3.

          нашел я в храме Метрооне
          уютный пифос – и теперь
          я в нем живу – как был на лоне
          мечты, не запираю дверь.
          (Жилище мудреца. А.Боженко)

          Впервые я увидела его лет пятнадцать назад на представлении театра одного автора «Одеон» в арт-галерее «Питер» нашего института (тогда еще носившего звучную аббревиатуру ТРТИ). Несколько исполнителей, облаченных в стилизованные древнегреческие костюмы, перенесли меня в край олив, белого песчаника, ослепительного жаркого солнца и наивно-радостных чувств. Греки и гречанки, воины, поэты, дети, рабы, странники и философы обращались прямо ко мне на языке наивных, ароматных и подлинных стихов. Так я и прослушала, раскрыв от изумления рот, историю легкомысленного, но верного мужа, на любую попытку соблазнить его, твердившего, как заклинание: «Моя из Айноса жена», праздного философа и великого пофигиста, резонерствовавшего:

          «если земли Колебатель жилища
          все: и дома и дворцы вдруг снесет?
          будет ли плакать об этом тот нищий,
          в бочке который живет?»

          И еще множество историй, которые могли быть известны только и исключительно очевидцу описываемых событий. Замечательный очевидец, ставший с тех пор моим славным приятелем, Анатолий Боженко, только номинально живет в Таганроге, в домике, куда

          «не задувают ветры,
          не капает (как будто) дождь».

          На самом деле он обитает в пространстве древних цивилизаций, описывая в деталях, наивным, ароматным стихом всё, чему он становится свидетелем, от крошечной бусинки, потерянной прекрасной танаиткой (я сама доподлинно видела эту бусинку в музее древнего Танаиса):

          - «слеза, упавшая в тот миг печальный,
          свой обретает облик наконец,
          став бусинкой цветной стеклянной». – до растрепанного философа:

          «растрепанный Платон
          вещал о гибели чудесной Атлантиды.
          и солнце показалось меж колонн,
          озолотив хитон кариатиды».

          На протяжении многих лет мы по вечерам собирались дружной компанией в тесном жилище Анатолия и Айны Боженко, разливали по бокалам греческое (да кто бы сомневался!) вино, а хозяин брал рукописные свитки, прикрепленные к двум полированным палочкам и читал, перематывая свиток с одной палочки на другую, свои исторические драмы, переносившие нас то в Грецию, то в Рим, то в Египет. Откуда он брал свои сюжеты? А откуда их может брать свидетель и очевидец? Странный вопрос! Конечно же, из той реальности, в которой он обитал, а мы с абсолютным доверием слушали и про персидское золото, поднятое со дна моря, и про Сузский нож, предательски намазанный ядом только с одной стороны, и про таганрогскую Атлантиду – древнегреческий город Кремны, погрузившийся за грехи его жителей на дно морское (именно этот город вот уже более десяти лет ищут под нашей набережной педантичные немецкие археологи). И чем безнадежнее в конце 90-х и начале 2000-х казалась жизнь, тем ярче были вечера в домике по Некрасовскому переулку, тем увлекательней казались постановки театра одного автора «Одеон», тем великолепнее смотрелись исторические реконструкции в древнем Танаисе.

          Время сдвинулось, небесные сферы дрогнули, и милая Греция, мысленно исхоженная Анатолием вдоль и поперек, в 2010-х открылась ему (как мне открылась намечтанная и намоленная Италия). И теперь мы слушаем не только его баснословные драмы, но и захватывающие рассказы о путешествии на Афон, на средиземноморские острова, на Акрополь и опять верим каждому слову свидетеля и очевидца.

          P.S.

          Я тоже изредка рискую погружаться в античность с головой, выпадая из современности для того, чтобы посидеть на траве забвения рядом с прекрасным и мужественным древнеримским воином:

[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]