Ярославцева Ирина
«…чтобы не оставалось никакой усталости,
всем нам известной, от слишком долгого
знакомства с самими собой»
(из письма М.Н. Эпштейна Г.В. Иванченко 31.12.08).
Книги Галины Иванченко овеяны, согреты и проникнуты духом любви, как основной силы, доминанты человеческого общения. Её феномену и явлению посвящены такие ее книги как «Логос любви» и «Космос любви», она незримо присутствует на страницах «Заботы о себе» и неоконченных «Неизбранных дорог». Вместе с тем, к наиболее проникновенным и пронзительным работам Г. Иванченко, написанным в жанре развернутого эссе, относятся также такие тексты как «К феноменологии ожидания» и «Возрасты одиночества», выводящие человека за границы универсума любви, исследующие то, что случается с ним в отсутствие любви и смерти. При всей универсальности любви, дарующей человеку уникальную возможность полностью раскрыться как другому человеку, так и миру, наш автор не может забыть о её фатальности, смертельной опасности. Спасительным парашютом в этом случае, по её мнению, выступает дружба:
Тихий и ласковый штиль установился надолго,
В бездну летящей любви, кажется, есть парашют –
Дружба, покой, тишина... Да не из чувства ли долга
Думаю я о тебе каждые десять минут?
Удивительно, но это единственный раз, когда в своих стихах Г. Иванченко называет такой феномен человеческого общения, как дружба. При этом, дружба упоминается в качестве спасительного средства, своеобразного «лекарства» от любви, её роль радикально сужена и даже принижена, почти выведена за пределы «человеческого слишком человеческого», место дружбы оказывается рядом с покоем и тишиной, где-то далеко за пределами человеческих страстей.
Упоминание и даже краткую, латентную, почти случайную, оброненную походя, характеристику дружбы мы находим в эссе «Возрасты одиночества»: «В эссе М. Эпштейна «Парадоксы новизны» говорится об образе Арины Родионовны и пушкинском отношении к ней: внеэротическая нежность, внеидейная дружба, внесоциальная общность, внекровное родство». Здесь дружба также упоминается нашим автором как некий суррогат, заменитель любви, как истинного отношения между людьми. Интересно, что в книге «Космос любви» Г. Иванченко, производя своеобразную инвентаризацию типов любви и обращаясь в этой связи к типологии, которая была предложена в 1980-е годы канадским психологом Джоном Алланом Ли, давшим описание восьми «стилей любви», многие из которых совпадают с греческими: любовь-сторгэ, агапэ, эрос, маниа, прагма, лудус, и еще два смешанных, переходных, выделяет Любовь-сторгэ – это «нежная дружба, понимание и принятие друг друга. Отношения доверительны и не омрачены негативными чувствами. Такая любовь особенно прочна, ее не убивают ни разлука, ни рутина». А мы на полях книги поставим «галочку» (не забывая о том особенном значении, какое придавала этому слову-имени, как любила поиграть с ним Галина Иванченко:
«Ты прогоняешь неразумных птиц,
И с удивленьем чувствуешь - одна
И тут с тобой - Галина - тишина...»)
В «Космосе любви» еще упоминается знаменитое стихотворение Анны Ахматовой «Есть в близости людей заветная черта..», которое, по мнению Г. Иванченко, во многом является «описанием опыта самопреодоления – ведь, приближаясь к Другому как можно ближе, мы отказываемся от многих эгоистических поползновений и причуд своего Я»:
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья…
Дружба и здесь, почти случайно, походя, по касательной характеризуется как «бессильное», почти незначительное чувство (правда, вместе с годами «высокого и огненного счастья»1).
В «Логосе любви» о дружбе не упоминается вовсе. В книге «Забота о себе» вначале о дружбе говорится при упоминании романа Г. Гессе «Гертруда», в котором «одиночество и тоска сопровождают с детства хромого музыканта Куна. Причем, даже дружба с жизнерадостным, жизнелюбивым певцом Муотом не помогают преодолеть Куну подавленность»
Далее в этой книге мы, наконец, встречаемся с долгожданной, наиболее развернутой и аргументированной характеристикой дружбы: «Ярким примером нефункционального отношения с античных времен является дружба. Именно дружбе Аристотель посвятил две книги своей самой большой работы по этике, где дружба предстает как полное и совершенное выражение моральной жизни. В дружбе греки видели совершенную форму любви, сообщество, в котором каждый видит в другом свое второе Я и ведет себя по отношению к другому как к самому себе. Аристотель утверждал, что даже семейная привязанность является формой дружбы и что самая естественная дружба - это дружба между мужем и женой, которая делает брак совершенным. Как все прекрасное, полная и совершенная дружба редка и трудна и ее невозможно встретить на каждом шагу; но даже самые незначительные проявления дружбы придают повседневной жизни спокойную и приятную тональность, которая компенсирует многие из ее трудностей. В чем проявляется нефункциональность дружбы? В том, что нельзя требовать от друга чего-то, что выходит за рамки дружбы. Взаимопомощь - это не обязанность дружбы, а дар и удовольствие и для того, кто получает помощь, и для того, кто ее оказывает»2. При этом, отношение самой Г. Иванченко к феномену дружбы так и остается за пределами текста, поскольку пространная характеристика, данная Аристотелем, приводится ею хотя и с явной симпатией, но не расширяется и не продолжается.
А между тем, многие из философов, исследовавших тайны и парадоксы морали и аспекты заботы о себе, обращались к феномену дружбы, как к исключительному, уникальному проявлению человеческой природы, не ограничиваясь солидарностью с Аристотелем и производя собственные исследования этого чувства. Так Фридрих Ницше, например, (этот пример я привожу не совсем произвольно, поскольку мне видится некоторое внутреннее сродство между пронзительными и, в то же время, поэтическими афоризмами немецкого мыслителя и поэтической философской прозой и философическими стихами Г. Иванченко) наиболее ценным считал именно дружеское общение: «Всегда быть одному слишком много для меня, - так думает отшельник в одной из его книг, - «Всегда один и один – это даёт со временем двух!» «Я» и «меня» всегда слишком усердствуют в разговоре, как вынести, если б не было друга?»3. Друг, по выражению Ницше, это пробка, держащая человека на плаву, человеку свойственно «страстное желание друга».4 Однако, стремление к другу Ницше называет также «предателем» человека, поскольку, желая дать себя другу таким, как он есть, человек рискует тем, что «друг посылает его к чёрту». Даже между ближайшими друзьями различны чувства и несходны мнения, многочисленны поводы к непониманию, к враждебному расхождению; именно поэтому человек и оказывается чаще всего, по мысли Ницше, «в своём собственном обществе», он воспринимает, в основном, то, что однородно с ним в природе и истории, то, что обращается с речью к нему, восхваляет его, утешает его – ничего другого он не слышит или тотчас же забывает. Ницше в связи с этим рассматривает тип человека «без мелодии», натуру, из которой ничего не выходит, тогда как всё же о ней нельзя сказать, что она суть ничто; такими натурами, по его мнению, особенно было богато средневековье, теперь же лишь изредка можно встретить человека, который бы радостно и мирно жил сам с собой. В отношении друзей Ницше советует помнить, что, во-первых, все их мысли, мнения, поступки, сам характер совершенно необходимы и безответственны (как и наши собственные), и, во-вторых, необходимо помнить, что друзей привело к нам заблуждение, необходимо обучиться молчанию, чтоб остаться другом, все дружбы основаны на том, что о некоторых вещах просто умалчивают, иначе же, если «эти камушки начинают катиться, они увлекают за собой дружбу и разбивают её».5 Я думаю, что если бы Ницше написал трактат «Космос дружбы» или «Логос дружбы», в стилистике Г. Иванченко, то он закончил бы его, наверное, словами одного из своих афоризмов: «и потому будем терпеть друг друга, как мы терпим самих себя».6
Несмотря на немногочисленность и некоторую скудость упоминаний о дружбе в книгах Галины Иванченко, не говоря уж о явной периферийности, если не сказать, случайности, феномена дружбы в созданном ею «космосе любви», в корпусе её трудов существует один текст, не похожий на все остальные, написанные ею, хотя и служащий своеобразным отражением всех остальных написанных ею книг. Речь идёт о только что изданной переписке Г.В. Иванченко с М.Н. Эпштейном (2004-2009). В течение многих лет я неизменно обращалась к этим письмам, любезно предоставленным в полное моё распоряжение отцом Г. В. Иванченко, В. П. Рыжовым, каждый раз, с робостью раскрывая компьютерные файлы с письмами двух философов, каждое из которых можно было рассматривать как манифестацию философской дружбы, проникнутой редким взаимопониманием. Читая их, одно за другим, я следила за тем, как в трагические дни сентября 2004 г. из взаимного интереса вырастали дружеские взаимоотношения двух мыслителей: «Надеюсь, ужасные события последних недель [Беслан] лично Вас не коснулись - хотя, конечно же, они коснулись каждого из нас ("не спрашивай, по ком звонит колокол...."), - пишет 11.9.04 М.Н. Эпштейн из своего американского далека. Неизмеримо высоко над всем переживавшимся тогда нами кошмаром, в который безжалостно втягивали непричастных к нему людей СМИ, делая всех причастными и виновными, существовали только что опубликованные М.Н. Эпштейном его новые книги "Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре" и "Знак пробела. О будущем гуманитарных наук". Их названия странным образом перекликались с ужасной, вдруг ставшей «возможной» реальностью, которую невозможно было ни осознать, ни описать, разве что с помощью «знака пробела». В ответ на это письмо он получает от Г.В. Иванченко стихотворный цикл «Береговая линия», сплошь пронизанный «возможностями»: искупления? спасения? возрождения?:
Возможностей трепещущую плоть,
Тебя – такой – творил не наш Господь,
Ты вынырнула из небытия –
Моя. (…)
Хочу быть единственной на свете,
Пусть не в этом царстве, так в загробном.
Хоть бы Федоров увел всех отселе,
Чтоб единствовать мне на просторе.
Так поэзия и философия, встретившиеся на страницах этих писем, на своём заоблачном уровне попытались дать гуманистическую альтернативу страшным бытийным «возможностям»: «Над жизнью торжествующая фраза!»
Поэзия Г.В. Иванченко переполняет эту необычную переписку, переводя событийную нить на новый, метафорический уровень, позволяя читателю (в особенности, современнику или участнику описываемых событий) перевести дух и попытаться уловить те смыслы, которыми всегда чреваты прошлое и будущее:
Желанья тем встревоженней, чем тише
Полет совы, – своим прозрачным оком
Она обводит бездны, дали, ниши, –
Ни от когтей укрыться, ни от рока.
Эти стихи были написаны приблизительно в то же время, когда их автор «с тоской думала о грядущем социокультурном эксперименте: на 1/6 суши ввести разбушевавшееся Возможное в гранитное русло Необходимости».
«А что у Вас на столе, над чем думаете?», - спрашивает М.Н. Эпштейн у Г.В. Иванченко в следующем письме. Этот вопрос донёсся до нас, как кажется, из невыразимо прекрасного, давно минувшего далека, из позапрошлого века, когда слова «стол» и «думать» всегда стояли рядом. В переписке проносятся птицами как знакомые, так и промелькнувшие мимо тексты: «Логопоэйя» М.Н. Эпштейна и сборник материалов конференции "Поэтика исканий, или поиск поэтики". Удивительная способность М.Н. Эпштейна к словотворчеству так интерпретируется Г.В. Иванченко: «Есть какая-то несвоевременность Вашего неиссякающего словотворчества - ведь век назад или через несколько десятилетий наш язык мог бы оказаться более восприимчивым. Гуманитарное сообщество, "читающая общественность", конечно, что-то подхватят, но чтобы все? Ваши слова - птицы, которым нужен воздух, а там, где они Вами выпущены, "здесь и теперь", почти космическая пустота» (25.9.04). Я для себя вычитываю и жадно выписываю удивительное наблюдение Г.В. Иванченко, касающееся, в том числе, характера философской речи: «И многоцветное безграничье языка оказалось небеспредельным и сократилось, скукожилось, свернулось в бесцветные функциональные оболочки слов. Где, кроме поэтического языка, Вы встретите "тишь", "высь", "твердь", "явь"? И философские метафизические тексты странно свободны от этих корневых слов» (там же). Интересно, удалось ли ей создать совместно с Д.А. Леонтьевым «психологическую мастерскую по погружению в молчание, по переживанию выси и дали», о проекте которой говорится в этом письме? Навряд ли, ведь по мысли, высказанной М.Н. Эпштейном в ответном письме, «мне кажется, в том и суть проективности: пребывать в сфере возможного, не (полностью) сбываемого».
«С длящимся ощущением чуда, Ваша Галя», подпись к одному из следующих писем отражает впечатление читателя от этой дружеской философской переписки, в которой «как птицы» встречаются проекты, книги, стихи, предчувствия: «Все эти несуществующие даты (31-е апреля, февраля, июня...) создают поле, способствующее работе мысли». Иногда какие-то события, факты, книги, упомянутые или обсуждаемые в переписке, относятся и к моему существованию: так, рассылку М.Н. Эпштейна «Дар слова» я получаю на протяжении многих лет и в 2015 г. удивляюсь так же, как Г.В. Иванченко, писавшая 29.12.04: «Неизменность воскресного прихода "Дара" по-прежнему внушает мне слегка суеверное удивление».
Путешествия, время от времени предпринимаемые собеседниками, находят своё отражение в дружеской переписке: после недели, проведенной в Амстердаме Галина пишет, что «читать что бы то ни было, связанное с эротической сферой (даже Ваши тексты), просто невозможно. Отталкивающе сгущенная атмосфера даже не эротики, а секс-аддикции» (21.11.04), а путешествие в Египет рождает такие восхитительные стихотворные строки (9.1.05):
Прятать топик и шорты под шелковой паранджою
Готовить из фиников тысячу и одно блюдо
Ослепительную пустоту сердца
Оплетать изысканной вязью писем
Я бы легко научилась.
2005 г. приносит нашим собеседникам радость празднования Дня Интеллектуала 21 апреля (я тоже исправно отмечаю этот день до сих пор). Галина начинает писать в новом для неё жанре развернутого эссе, и один из первых таких текстов «Говоря и внимая» можно встретить в продолжающейся переписке с М.Н. Эпштейном. Это удивительный, инопланетный философский текст о невозможности «соскучиться» в разлуке, поскольку сама разлука полна переживанием: «ускользающий, истаивающий след транса последней встречи; то чувство чуждости собственных пальцев и их бессилия, когда я не могу тебя коснуться, - разве это скука?» (24.8.05). Быть может, переживаемая нами скука это ни что иное как «потеря структуры, переплетение и «обесточивание» энергийных потоков, их бессильное падение « в кучу», переживаемое нами совместно, потому что раздельно, откуда и со-скучиться»? (там же).
Катастрофы случаются не только на нашей «одной шестой», в то лето Галина пишет своему собеседнику, живущему в Америке: «С нашего далека - ощущение настоящей гуманитарной катастрофы в Новом Орлеане» (7.9.05). «Какая-то нарастающая катастрофичность - то ли случайная, то ли закономерная для начала нового века, вот и новый ураган, за такой короткий промежуток времени!» (24.9.05). В письмах этого года можно проследить, как постепенно формируются замыслы главных книг Г.В. Иванченко, «Космос любви» и «Логос любви»: «Ролан Барт как-то назвал влюбленного «стихийным семиотиком» - он все время читает знаки. Только тем и занят – то это знаки счастья, то знаки несчастья». (3.12.05). Вслед за М.Н. Эпштейном хочется повторить: «Все прочитано, все рождает ответную мысль!» (3.12.05). Этот год переписки заканчивается удивительными рассуждениями о том, что чем старше становится человек, тем более разновозрастным он себя ощущает: одновременно и значительно моложе и старше паспортного возраста, по мысли Д.А. Леонтьева таким образом реализуется «поле моих возможностей».
В первые дни 2006 г. наши собеседники обсуждают возможность совместной публикации их эссе о любви (у М.Н. Эпштейна это были «Четыре слагаемых любви») в ныне уже несуществующем журнале «Человек». Одно из самых любопытных, на мой взгляд, писем было написано М.Н. Эпштейном 1.3.06 и было оно посвящено сравнительному анализу таких понятий, как удовольствие, радость, счастье и восторг: «Что касается восторга... В понятии этом меня смущает именно изменённое состояние сознания, выгодное всем режимам власти. Восторг, ликование, экстаз это уже чувства чрезмерные, эмоционально захлёстывающие, нетрезвые, поэтому их лучше переживать наедине или в очень тесном кругу, неизвестно, куда они занесут. В них есть зачаток оргийности и тоталитарности, в Северной Корее все только и делают, что ликуют. Тоталитаризм гитлеровского, сталинского, маоистского, кимирсеновского толка, возможно, это и есть вариант индустрии восторга как эмоционально-политического опиума. Поэтому я предпочёл бы говорить не о восторге, а о радости, которая может быть тихой, спокойной, понимающей, трезвящей». В том же письме: «Праздник это не только опьянение, но и наоборот, протрезвление от отупляющего, оцепеняющего хода буден. Радость способна и опьянять, и отрезвлять, поэтому она и составляет эмоциональную основу праздника. В радости я остаюсь самим собой, сохраняюсь как личность, тогда как восторг исторгает, уводит из себя». Трезвеющая радость (что в духе Платона можно было бы назвать восходящим эросом умозрения (27.4.06) у собеседников в этом году оказалась связана, прежде всего, с проведением телемоста между ВШЭ и Атлантой, позволившей М.Н. Эпштейну выступить перед московскими студентами.
В этом году в переписке появляется эссе Г.В. Иванченко с пугающим названием «Необратимость и непоправимость» (10.9.06), это одно из истинных «упражнений в бытии» (термин Ольги Балла): «Необратимость вызывает ощущение эпичности – так мощная река не может в одночасье изменить свое русло. Силы, с которыми нам пришлось бы вступить в противоборство, вздумай мы «сделать бывшее небывшим», слишком, непомерно велики. Непоправимым, напротив, может оказаться одно слово, одно движение, один недоверчивый взгляд». Философ, начинающий взвешивать неподъемные тяжести необратимого и непоправимого, поистине, начинает засматриваться в бездну.
Наступление 2007 г. в этой удивительной дружеской переписке знаменуется выходом книги Г.В. Иванченко «Логос любви» с предисловием М. Н. Эпштейна, составленной, по словам автора, из эссе, вошедших в переписку минувшего года. В мире, который одному из собеседников суждено вскорости оставить навсегда, они продолжают эпистолярную беседу об «осознании этой обреченности на любовь», как пишет М.Н. в своём предисловии, его поражает, насколько ярко Галина рассуждает об умирании любви: «Именно в смерти нас по-настоящему пронзает то, чем была эта жизнь, чем была та любовь, которой больше не будет» (5.4.07). В переписке этого года обнаруживается эссе М.Н. Эпштейна «Жизнь как тезаурус»: как и прежде, собеседники обмениваются текстами, этими словесными единицами в контексте их философской дружбы: «Нарратив и тезаурус образуют две оси языкового представления жизни, и они постоянно пересекаются в каждой ее точке» (15.11.07); «Спасибо за статью. Читается на одном дыхании, очень созвучна мне. Читала и с огорчением думала, что в России умудрились заболтать нарративный подход и «засушить» тезаурусный (собрали гербарий из листьев Arbor Mundi)» (15.11.07).
В письме от 13.03.08 М.Н. Эпштейн упоминает о том законе, действие которого каждый из нас испытал на себе: «Точнее, время шагает через нас. В самих биологических часах заложено ускорение, каждый месяц пролетает все быстрее, составляя все меньшую, а значит и менее ощутимую долю от общего опыта жизни». Удивительный опыт чтения (нет, проживания) этой дружеской философской переписки позволяет переосмыслить как само понятие дружбы, так и его значимость для человека. Прекрасная и удивительная Ольга Балла недавно высказалась в пространстве ФБ и ЖЖ о том, что в жизни нам встречаются люди или с близкими нам ценностями, или с родственными бытийственными интонациями, но чрезвычайно редко нас объединяют как общие ценности, так и интонации. Зато, какое же это счастье, когда происходит именно так. Дружеская переписка Г.В. Иванченко и М.Н. Эпштейна как раз свидетельствует о последнем, т.е., о счастье разделять ценности и интонации друг друга. «Космос дружбы» и «Логос дружбы» вырастает из ткани, даже, скорее, телесности этих писем, и дорастать до его понимания и переживания волен каждый, кто прикоснётся к ним.
[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]