Перевод с итальянского языка - Ярославцева И.П.

1

Что, в конце концов, вовсе не было правдой. Скажем, скорее, сердцебиение, даже если сердцебиение это только симптом, со всеми вытекающими. А связанный с ним страх, как говорят, это всего-навсего пустяк, мелочь. Он открыл окошко и выглянул наружу. Поезд замедлял ход. Навес станции подрагивал в знойном воздухе. Жара усиливалась, но когда и быть жаре, если не в июле? Он прочитал название Чивитавеккья, опустил штору, снаружи донеслись голоса, раздался свисток начальника станции и звук закрывающихся дверей. Он подумал, что, если притвориться спящим, то, возможно, никто не войдет в купе; потом закрыл глаза и сказал себе: ни о чем не хочу думать. А потом: я должен думать, но это бессмысленно. Но почему что-либо вообще имеет смысл? Но даже если имеет, то это тайный смысл, который понимаешь потом, гораздо позже, или не понимаешь вовсе; но смысл должен быть, скрытый, определенный, не имеющий к тебе отношения, даже, если так и не кажется. Например, этот телефонный звонок. «Привет, Кот, это Алиса, я вернулась, сейчас ничего не могу тебе объяснить, у меня только две минуты, чтобы оставить тебе сообщение…» (несколько секунд молчания) «Я должна видеть тебя, во что бы то ни стало, и сейчас я хочу этого больше всего, я думала об этом всегда все эти годы», (опять пауза) «Как поживаешь, Кот, все еще улыбаешься на свой манер? Прости, это глупый вопрос, но так трудно говорить и понимать, что твой голос записывается, я должна видеть тебя, это очень важно, я прошу тебя» (пауза) «Послезавтра, одиннадцатого июля, в одиннадцать, остановка Гроссето, я буду ждать тебя на платформе, садись на дневной поезд из Рима». Трубку положили.

Некто возвращается домой и находит сообщение на автоответчике. После стольких лет. Все кануло в прошлое: та пора, тот город, друзья, – все. И даже слово «кот», его тоже поглотило время, а теперь оно всплыло в памяти вместе с его улыбкой, потому что она была улыбкой Чеширского кота. Алиса в стране чудес. Это было время чудес. Нежели? Она была Алисой, а он – Чеширским котом, просто для развлечения, как и сама дивная сказка. Но со временем кот исчез, совсем как в книге. Кто знает, не осталось ли улыбки, но только одной лишь улыбки, без лица, бывшего ее хозяином. Потому что время проходит и пожирает все; быть может, остается только мысль. Он поднялся и взглянул в зеркальце, висевшее над центральным сидением. Некто улыбался. В зеркале отразился сорокалетний мужчина, с худым лицом и светлыми усиками, с робкой и принужденной улыбкой, какими бывают все улыбки в зеркале: больше никакого лукавства, самодовольства, хитрости, над которыми посмеялась жизнь. Ничего общего с Чеширским котом.

В купе с застенчивым видом вошла женщина. Здесь свободно? Ну конечно, все места были свободными. Это была пожилая синьора с голубоватым оттенком в седых волосах. Она достала рукоделие и принялась вязать на спицах. В своих очках в оправе на цепочке она как будто вышла из телевизионного рекламного ролика. «Вы тоже едите до Турина?», – спросила она внезапно. Эти вагонные расспросы. Он ответил, что нет, он выходит раньше, но не назвал остановку Гроссето. Какая разница? А в самом деле, почему именно Гроссето, что Алисе было делать в Гроссето, почему она позвала его туда? Он почувствовал, как лихорадочно заколотилось сердце, и опять подумал о страхе. Но о страхе чего? Это только слова – «страх чего-то», но – чего? Страх времени, Чеширский кот, времени, в котором исчезает все, включая твою приторную улыбочку из «Алисы в стране чудес». А теперь, вот она снова, его Алиса из страны чудес, одиннадцатого июля, в одиннадцать, как раз ее число, потому что она любила игры с числами и коллекционировала абсурдные даты. Типа: Извини Кот, но так дальше невозможно. Я напишу тебе и все объясню. 10 числа десятого месяца в 10 часов (два дня до открытия Америки). Алиса. Это было прощальное письмо, которое она оставила на зеркале в ванной. Письмо дошло почти год спустя, она все подробно объясняла, не объясняя по сути ничего; писала только о том, как обстоят дела, их внешний ход. Поэтому она бросила его. Он же, напротив, до сих пор носил эту записку в бумажнике. Вынул и посмотрел на нее. Она пожелтела на сгибах и разорвалась посередине.

2

Ему захотелось открыть окошко, но синьоре это, быть может, не понравилось бы. Кроме того, металлическая табличка предупреждала о том, что включен кондиционер. Он поднялся и вышел в коридор. Прошло какое-то время, когда, наконец, замаячило светлое пятно домов Тарквинии, прежде чем поезд медленно повернул. Всякий раз, как он проезжал Тарквинию, ему приходил на память Кардарелли. Кроме того, Кардарелли был сыном железнодорожника. И еще стихотворение Лигурия. Некоторые школьные воспоминания длятся всю жизнь. Он заметил, что вспотел. Вернулся в купе и вынул небольшую дорожную сумку. В умывальнике побрызгал дезодорантом под мышками и сменил рубашку. Можно было бы побриться, так только, чтобы провести время. На самом деле, в этом не было особой нужды, но, быть может, придавало ему более свежий вид. У него с собой был футляр с туалетными принадлежностями и электробритва; он не хотел себе признаться в том, что предполагал провести ночь вне дома. Он брился только против роста волос, очень тщательно, потом нанес средство после бритья. Затем почистил зубы и причесался. Причесываясь, он попробовал улыбнуться, на этот раз ему показалось, что получилось лучше, это уже не была его прошлая глуповатая улыбка. Говорят, что следует строить предположения. Но у него не получалось делать это про себя, слова нагромождались, путались, смущали его, ну просто никакой возможности.

Он вернулся в купе. Его попутчица задремала с вязанием на коленях. Он уселся и достал записную книжку. Он мог, если хотел, копировать с определенным сходством почерк Алисы. Ему пришло в голову написать записку, как если бы это сделала она сама, с ее абсурдными предположениями. Он писал: Стивен и девочка погибли в дорожном инциденте в Миннесоте. Я больше не могу жить в Америке. Прошу тебя, Кот, поддержи меня в этот ужасный момент моей жизни. Трагическое предположение, с Алисой, опустошенной горем и, наконец, понявшей смысл жизни благодаря свалившемуся на нее горю. Или другая Алиса, раскованная и непринужденная, с налетом цинизма: Жизнь превратилась в ад, в невыносимую тюрьму, девочка – это копия Стивена, они сделаны из одного теста, прощай Америка. Или записка между патетикой и сентиментальностью, в стиле дамского романа: Несмотря на то, что прошло столько времени, ты никогда не исчезал из моего сердца. Я больше не могу жить без тебя. Поверь мне, твоя раба любви Алиса.

Он вырвал листок из записной книжки, скатал из него шарик и бросил его в пепельницу. Посмотрел в окно и увидел стаю птиц, летавших низко над водой. Уже проехали Орбетелло, следовательно, это было Альберезе. До Гроссето оставались считанные минуты. Он вновь почувствовал, как сердце подкатилось к горлу, нечто вроде тревоги, как если бы он опаздывал. Но поезд следовал точно по расписанию, следовательно, и он тоже. Просто он не ожидал, что так скоро приедет, он не успел собраться с мыслями. В сумке был льняной пиджак и галстук, но ему показалось смешным сойти с поезда слишком элегантным, вполне сойдет и рубашка, а, кроме того, эта жара. Поезд тряхнуло на стыке, и вагон качнулся. В последнем вагоне всегда трясет сильнее, это всегда немного утомительно, но на вокзале Термини ему не захотелось проходить вдоль всей платформы, он сел в последний вагон, также в надежде, что там будет меньше народа. Его попутчица одобрительно кивнула головой, как если бы она разговаривала с ним, но это было лишь непроизвольное покачивание, поскольку она продолжала мирно спать.

Он убрал записную книжку, привел в порядок пиджак, который был слегка измят, еще раз провел расческой по волосам, застегнул молнию на сумке. Из окна в коридоре он увидел первые здания Гроссето, и поезд начал замедлять ход. Он попытался представить себе внешность Алисы, но для этих предположений уже не оставалось времени, нужно было делать их раньше, возможно, он бы лучше провел время. Волосы, подумал он, как же она носила волосы? У нее были длинные, но, быть может, она подстриглась, даже наверное, она подстриглась, теперь больше не носят длинных волос. Ему казалось, что она будет в белом, кто знает, почему.

3

Поезд прибыл на станцию и остановился. Он поднялся и раздвинул шторы. Через щель бросил взгляд украдкой, но было слишком далеко от навеса перрона, и ему ничего не удалось рассмотреть. Он взял галстук и аккуратно повязал его, потом надел пиджак. Посмотрелся в зеркало и длинно улыбнулся. Выходило гораздо лучше. Он услышал свисток начальника станции и звук закрывающихся дверей. Теперь он поднял штору, опустил стекло и высунулся из окна. Платформа медленно поплыла мимо поезда, что означало, что он тронулся, и он высунулся, чтобы разглядеть людей на перроне. Вышедшие пассажиры направлялись к подземному переходу, под навесом были: старушка, одетая в темное, держащая за руку ребенка, носильщик, сидящий на своей тележке, и мороженщик в белой куртке с ящиком мороженого через плечо. Невозможно, чтобы ее не было здесь, под навесом, с короткими волосами и в белом платье. Он пробежал по коридору, чтобы выглянуть в другое окно, но поезд уже проехал станцию и набирал ход, он успел только разглядеть удалявшуюся надпись Гроссето. Не может быть, подумал он опять, она была в баре. Не выдержала жары и вошла в бар, настолько была уверена, что он приедет. Или она стояла в подземном переходе, прислонившись к стене, с этим своим отсутствующим видом и, вместе с тем, вечно удивленная Алиса в стране чудес, с все еще длинными и немного спутанными волосами, и в тех же голубых босоножках, которые он подарил ей в тот раз на море, и она бы сказала: я оделась так, как в тот раз, чтобы понравиться тебе.

Он пересек коридор в поисках проводника. Тот сидел в первом купе, приводя в порядок свои бумаги: очевидно было, что он только что вошел, и еще не начинал свой обход. Он заглянул и спросил, когда будет поезд обратно. Проводник взглянул на него с видом легкого замешательства и спросил: обратно куда? В смысле, назад, сказал он, в Рим. Проводник принялся перелистывать расписание. Должен быть один в Кампилье, но не знаю, будет ли он вовремя, чтобы пересесть на него, либо… Он посмотрел в расписание внимательнее и спросил: желаете экспресс, или Вас устроит местный? Он задумался, медля с ответом. Не имеет значения, – сказал он наконец, – решу позднее, время есть.

1

Che dopotutto non era vero. Diciamo piuttosto batticuore, anche se il batticuore è solo un sintomo, e dunque. Ma paura no, si disse, che stupidaggine, la semplice emozione, ecco. Aprì il finestrino e si affacciò. Il treno stava rallentando. La pensilina della stazione tremolava attraverso l'aria torrida. Un caldo esagerato, ma se non fa caldo a luglio quando lo deve fare? Lesse il cartello di Civitavecchia, abbassò la tendina, sentì delle voci, poi il fischio del capostazione e lo sbattere degli sportelli. Pensò che se fingeva di dormire forse non entrava nessuno nello scompartimento, chiuse gli occhi e si disse: non voglio pensarci. E poi disse: devo pensarci, questa cosa non ha senso. Ma perché, le cose hanno un senso? Forse sì, ma un senso segreto, si capisce poi, molto più tardi, o non si capisce, ma devono avere un senso: un senso loro, certo, che a volte non ci riguarda, anche se sembra di sì. Esempio, la telefonata. «Ciao Gatto, sono Alice, sono tornata, ora non posso spiegarti, ho solo due minuti per lasciarti un messaggio...» (qualche secondo di silenzio «... Devo vederti, devo assolutamente vederti, è quello che ora voglio di più, ci ho pensato sempre in questi anni», (qualche secondo di silenzio) «Come stai, Gatto, ridi ancora a quel modo? Scusa, la domanda è stupida, ma è così difficile parlare e sapere che la voce viene registrata, ti devo vedere, è molto importante, ti prego». (qualche secondo di silenzio) «Dopodomani quindici luglio alle ore quindici, stazione di Grosseto, ti aspetterò al binario, hai un treno che parte da Roma verso le tredici». Clic.

Uno torna a casa e trova un messaggio così nella segreteria telefonica. Dopo tanto tempo. Tutto inghiottito dagli anni: quel periodo, quella città, gli amici, tutto. E anche la parola gatto, anche quella inghiottita dagli anni, che riaffiora nella memoria insieme con il sorriso che quel gatto si portava appresso, perché era il sorriso del gatto dello Cheshire. Alice nel paese delle meraviglie. Era un tempo di meraviglie. Ma lo era? Lei era Alice, e lui il gatto dello Cheshire: tutto un divertimento, come una bella storia. Ma nel frattempo il gatto era scomparso, proprio come nel libro. Chissà che non fosse rimasto il sorriso, ma il sorriso solo, senza il volto che era padrone di quel sorriso. Perché il tempo passa e divora le cose, forse rimane solo l'idea. Si alzò e si guardò nello specchietto appeso sopra il sedile di centro. Si sorrise. Lo specchio gli restituì l'immagine di un uomo di quarant’anni, viso magro e baffetti biondi, con un sorriso imbarazzato e forzato come tutti i sorrisi fatti allo specchio: niente più malizia, niente più divertimento, niente più furberia di chi prende in giro la vita. Altro che gatto dello Cheshire.

La signora entrò nello scompartimento con aria timida. E libero? Certo che lo era, era tutto vuoto. Era una signora anziana con una sfumatura di celeste nei capelli bianchi. Tirò fuori un lavoro a maglia e si mise a sferruzzare. Portava un paio d'occhiali a lunetta con la catenella, sembrava uscita da una pubblicità televisiva. Anche lei va a Torino?, chiese subito. Domande da treno. Rispose di no, che lui si fermava prima, ma non disse la stazione. Grosseto. Che senso aveva? E poi perché Grosseto, cosa ci faceva Alice a Grosseto, perché lo aveva chiamato lì? Sentì il cuore che dava dei colpi rapidi e pensò di nuovo alla paura. Ma paura di cosa? È emozione, si disse, paura di cosa, avanti, paura di cosa? Del tempo, gatto dello Cheshire, il tempo che ha fatto evaporare tutto, compreso il tuo bel sorrisetto da gatto di Alice nel paese delle meraviglie. E ora rieccola, la sua Alice delle meraviglie, il quindici luglio alle ore quindici, proprio una cifra da lei, che amava i giochi di numeri e collezionava mentalmente date incongrue. Tipo: Scusami, Gatto, non è più possibile. Ti scriverò per spiegarti tutto. 10 del 10 ore 10 (due giorni prima della scoperta dell'America). Alice. Era il messaggio di commiato, l'aveva lasciato sullo specchio del bagno. La lettera era arrivata quasi un anno dopo, spiegava tutto per filo e per segno, ma in realtà non spiegava niente, diceva solo come vanno le cose, la loro meccanica di superficie. Per questo l'aveva buttata via. Il bigliettino invece lo teneva ancora nel portafoglio. Lo tirò fuori e lo guardò. Era ingiallito lungo le piegature e una fessura si era aperta nel centro.

2

Avrebbe voluto aprire il finestrino, ma forse la signora si sarebbe risentita. E poi un cartellino di metallo pregava di non aprire per non danneggiare l'effetto dell'aria condizionata. Si alzò e andò nel corridoio. Fece in tempo a vedere la macchia chiara delle case di Tarquinia prima che il treno curvasse lentamente. Ogni volta che passava da Tarquinia gli veniva in mente Cardarelli. E poi che Cardarelli era figlio di un ferroviere. E poi la poesia Liguria. Certi ricordi scolastici sono duri a morire. Si accorse che sudava. Rientrò nello scompartimento e prese la piccola borsa da viaggio. Nel lavabo si spruzzò un deodorante sotto le ascelle e si cambiò la camicia. Forse poteva anche farsi la barba, così, tanto per ingannare il tempo. Veramente non ne aveva molto bisogno, ma forse gli dava un'aria più fresca. Si era portato l'astuccio da toilette e il rasoio elettrico, non aveva avuto il coraggio di confessarselo, ma era per l'ipotesi di passare la notte fuori. Si rase solo di contropelo, con molta cura, e si cosparse di after-shave. Poi si lavò i denti e si pettinò. Mentre si pettinava provò a fare un sorriso, gli sembrò che andasse meglio, non era il sorriso un po' ebete che si era fatto prima. Si disse: devi fare delle ipotesi. Ma di farle a mente non se la sentiva, gli si accavallavano in forma di parole, si aggrovigliavano e si confondevano, non era possibile.

Ritornò nello scompartimento. La sua compagna di viaggio si era addormentata con il lavoro a maglia in grembo. Si sedette e tirò fuori un taccuino. Se lo voleva poteva imitare con una certa approssimazione la calligrafia di Alice. Pensò di scrivere un biglietto come avrebbe potuto scriverglielo lei, con le sue ipotesi assurde. Scrisse: Stephen e la bambina sono morti in un incidente stradale nel Minnesota. Non posso più vivere in America. Ti prego, Gatto, confortami in questo tenibile momento della mia vita. Ipotesi tragica, con un'Alice devastata dal dolore che ha capito il senso della vita grazie a un tremendo destino. Oppure un'Alice spigliata e disinvolta, con una punta di cinismo: Era diventata una vita infernale, una prigione insopportabile, alla bambina ci penserà quel bambinone di Stephen, sono fatti della stessa pasta, ciao America. Oppure un biglietto fra il patetico e il sentimentale, stile romanzo rosa: Nonostante tutto questo tempo non sei mai uscito dal mio cuore. Non posso più vivere senza di te. Credimi la tua schiava d'amore Alice.

Staccò il biglietto dal taccuino, ne fece una pallina e la buttò nel portacenere. Guardò dal finestrino e vide uno stormo di uccelli che volavano su uno specchio d'acqua. Avevano già passato Orbetello, dunque quello era l'Alberese. Per Grosseto mancavano pochi minuti. Sentì di nuovo il cuore in gola e una specie di ansia, come quando ci si accorge di essere in ritardo. Ma il treno era pun-tualissimo, e lui ci stava dentro, e dunque era puntuale anche lui. Solo che non si aspettava di essere così vicino all'arrivo, era in ritardo con se stesso. Nella borsa aveva una giacca di lino e una cravatta, ma gli sembrò ridicolo scendere tutto elegante, in camicia andava benissimo, e poi con quel caldo. Il treno fece uno scarto a uno scambio e il vagone oscillò. L'ultimo vagone oscilla sempre di più, è sempre un po' fastidioso, ma alla stazione Termini non aveva avuto voglia di percorrere tutto il marciapiede e si era infilato nell'ultimo vagone, anche con la speranza che ci fosse meno gente. La sua compagna di viaggio dondolò la testa in segno affermativo, come se si rivolgesse a lui per approvare, ma era solo l'effetto del dondolio, perché continuò a dormire tranquillamente.

Ripose il taccuino, sistemò la giacca che si era leggermente spiegazzata, si dette ancora un colpo di pettine, chiuse la lampo della borsa. Dal finestrino del corridoio vide i primi edifici di Grosseto e il treno cominciò a rallentare. Provò a immaginare l'aspetto di Alice, ma ormai non c'era più tempo per queste ipotesi, avrebbe potuto farle prima, forse si sarebbe intrattenuto meglio. I capelli, pensò, come porterà i capelli? Li portava lunghi, ma forse li ha tagliati, anzi, li ha tagliati di certo, ora i capelli lunghi non si usano più. Il vestito lo immaginò bianco, chissà perché.

3

Il treno entrò in stazione e si fermò. Lui si alzò e abbassò la tendina. Attraverso la fessura dette una sbirciatina fuori, ma era troppo lontano dalla pensilina, non riusciva a vedere niente. Prese la cravatta e se la annodò con calma, poi si infilò la giacca. Si guardò allo specchio e si sorrise a lungo. Andava meglio. Sentì il fischio del capostazione e gli sportelli che venivano richiusi. Allora alzò la tendina, abbassò il vetro e si mise al finestrino. Il marciapiede cominciò a sfilare lentamente lungo il treno che si metteva in movimento, e lui si sporse per vedere le persone. I viaggiatori che erano scesi stavano infilando il sottopassaggio, sotto la pensilina c'erano una vecchietta vestita di scuro con un bambino per mano, un portabagagli seduto sul suo carrello e un gelataio con la giacca bianca e la cassetta dei gelati a tracolla. Pensò che non era possibile. Non era possibile che lei non fosse lì, sotto la pensilina, con i capelli corti e un vestito bianco. Corse nel corridoio per sporgersi dall'altro finestrino, ma ormai il treno era fuori stazione e stava riprendendo la corsa, ebbe solo il tempo di vedere il cartello Grosseto che si allontanava. Non è possibile, pensò ancora, era nel bar. Non ha resistito a questo caldo ed è entrata nel bar, tanto era sicura che sarei arrivato. Oppure era nel sottopassaggio, appoggiata al muro, con quella sua aria assente e insieme stupefatta da eterna Alice nel paese delle meraviglie, i capelli ancora lunghi e un po' arruffati, e gli stessi sandali azzurri che lui le aveva regalato quella volta al mare, e gli avrebbe detto: mi sono vestita così, come una volta, per farti piacere.

Percorse il corridoio alla ricerca del bigliettaio. Era nel primo scompartimento che stava sistemando delle carte: evidentemente era entrato con il nuovo turno e non aveva ancora cominciato il giro di controllo. Si affacciò e gli chiese quando c'era un treno che tornava indietro. Il controllore lo guardò con un'aria leggermente perplessa e domandò: indietro per dove? In senso contrario, disse lui, verso Roma. Il controllore si mise a sfogliare l'orario. Ce ne sarebbe uno a Campiglia, ma non so se fa in tempo a prenderlo, oppure... Guardò l'orario con maggiore attenzione e chiese: vuole un espresso o le basta un locale? Lui ci pensò senza rispondere subito. Non importa, disse poi, me lo dirà più tardi, tanto c'è tempo.

[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]